Техник Большого Киева - Страница 65

– У нас это называется «сесть одной задницей на две скамьи», – проворчал Пард. – Если люди станут жить также подолгу, они быстро потеряют вкус к переменам. И все вернется к исходной точке. Хотя… скажу честно: теперь я тебе завидую. Я бы тоже хотел жить долго. За двадцать восемь лет я успел смириться с участью своей расы. А теперь выясняется, что и тут не все равны перед ликом Смерти…

Пард умолк.

– Ну, что же ты? – Инси подняла на него жесткий, как замерзший брезент, взгляд. – Самое время сказать: «Как несправедливо устроен мир!»

– Ладно, – глухо выдавил Пард, отворачиваясь. – Не стану я ныть. Все равно ведь ничего не изменишь.

– А вот это еще неизвестно, – небрежно сказала Инси.

Пард снова обернулся к ней.

– То есть?

– Если мы вывезем из Крыма новое знание, мир изменится. А значит, изменятся и те, кто в мире живет. То есть, мы. Невозможно изменить что-то в мире, не изменив сначала что-нибудь в себе. Запомни это, техник. Крепко запомни.

* 24. Бадахшань – Гунгашань (Миньяк-Ганкар).

Проснулся Пард от холода – левый бок прижимался к пластмассовой рукоятке двери. Справа было тепло: там спала Инси.

Пард глянул за окно, но увидел только мутные разводы на мокрых стеклах. Было тихо, непривычно тихо. Ни звука не доносилось снаружи. Пард давно отвык от загородной тишины. Впрочем, на трассе Большой Киев – Большая Москва все сто километров тишины не дождешься. Это здесь, на юге Киева, где дорог просто нет, царит безмолвие. Полное и абсолютное безмолвие.

Ни звука. Не рычат двигатели, не шумит движение, не разговаривают живые… Нет звуковой рекламы. Ничего. Совсем ничего. Словно они застряли в ватной туманной пустоте.

Пард приоткрыл окно. Сразу стало еще прохладнее, и обнаружилось, что снаружи тишина все же не гробовая: шуршала на ветру мокрая трава. И где-то высоко-высоко заливался жаворонок.

Инси пошевелилась, просыпаясь, и вдруг замурчала, словно кошка. Пард выполз из-под одеяла и нашарил рядом с педалями любимые ботинки.

Где-то позади их джипа звонко хлопнула автомобильная дверца – команда просыпалась.

Пард вышел из джипа в утреннюю влажную прохладу. Поежился. От крайнего «Хорива» ему приветственно помахал рукой друг-орк Вася.

– С добрым утречком, Пард!

– И тебя туда же… – проворчал Пард, снова зябко передергивая плечами.

Они отошли с Васей шагов на полста в раскисшую степь. Сделали ее еще более раскисшей.

– Грязища, – Вася зевнул. – Не завязнем, как думаешь?

– Не знаю. «Хоривы», вроде, обученные. Авось пройдут.

Звонко хлопали дверцы машин – наверное, многие уже не спали, когда Пард выбрался из машины. Просто неохота было покидать теплые салоны и выходить в промокшее весеннее утро.

Вольво спешил. Тронулись почти сразу. Пард предоставил джипу ехать самостоятельно, а сам с аппетитом жевал бутерброд с размороженной говядиной и запивал легким николаевским пивом. «Хорив» деловито полз вперед, не забыв ненадолго включить просушку стекол и дворники. Окна сразу стали кристально-прозрачными, а горизонт отодвинулся куда-то в бесконечность.

Шестерку джипов окружала бескрайняя, от горизонта до горизонта, степь.

Инси ушла в переднюю машину, а Гонза вернулся. Он ничего не спросил у Парда, знай шуршал обертками от бутербродов и откупоривал маленькие пивные бутылочки.

– Гонза, – сказал Пард наконец. – Она долгоживущая.

– А я знал, – невозмутимо ответил Гонза к несказанному удивлению Парда. – Точнее, догадывался. Слишком она… спокойная для двадцатилетней. И глаза у нее не те.

– А я, вот, почему-то не догадался…

– Да как ты мог догадаться? – вздохнул Гонза. – Честно говоря, лонгера я вижу впервые. Я даже не был уверен, что болтовня о лонгерах хоть на вот столечко правдива, – гоблин отмерял кончик указательного пальца, одну фалангу, и показал Парду.

– Я о них вообще никогда не слышал.

– А, – отмахнулся Гонза. – Это наши гоблинские байки. Наверное, у каждой расы есть свои байки. Даже у метисов.

– Что за байки?

– Ну, – Гонза отхлебнул и неопределенно поводил у лица полупустой бутылкой. – Болтали, что в Большом Нью-Йорке раскрыли общину какую-то странную. Вроде как человеческую, но с другой стороны общину эту лет двести живые рядом с собой помнили. И людей – одних и тех же. Прижали их малость, ну и выяснилось, что это не совсем люди. Внешне – один в один. И привычки чисто людские, не спутаешь ни с гномьими, ни с нашими. А с другой стороны – выглядели они по людским меркам от силы на тридцать, а было им всем больше сотни лет. Ну, почти всем, там дети еще нашлись, с десяток. Кстати, дети у лонгеров почему-то рождаются очень редко. Гораздо реже, чем у простых людей.

– И? Чего дальше-то?

– Что и? Раз в Нью-Йорке такие есть, значит и у нас встретиться могут.

– Почему же они скрываются? – Пард недоумевал.

– Дурень ты, Пард. Люди иногда эльфов по паркам режут из слепой зависти к их долголетию. А тут – свои же, но долгоживущие. Да их бы на клочки тут же и разорвали. Вы, люди, скоры на все, в том числе и на расправу.

– Мистика какая-то… – Пард сердито швырнул в окно опорожненную бутылку. – Новая раса, что ли, зарождается?

– А что? Хольфинги и гномы тоже когда-то были одной расой. Взгляни на Мину или Беленького – вылитые ж гномы, только на добрую голову ниже. Хольфингов раньше, кстати, так и звали – полугномами, а потом, после луганской резни, приняли в правительстве формулу, по которой их следовало звать так, как они себя сами зовут. Хольфингами, стало быть. Лет за тридцать старое название как-то и забылось… Да не дуйся ты, Пард. Она ж не виновата, что она – лонгер. Иначе она никогда не стала бы Техником Большого Киева.